NAUTILUS POMPILIUS

Среди массы фантастических образов, представляющих человека - от свифтовских лилипутов до homo sapiens - только наш век породил образ человеческого существа, не желающего расти. Таков Отпрыск Макгиллахи у Бредбери - 40-летний грудной младенец, или Крошка - в "Жестяном барабанщике". Нежелание расти - ответ на жизнь с ее жестокостью, несправедливостью и бесчеловечностью, где порок и коварство кругом, где природа чистая и люди нечистые - все против тебя. Брэдбери дал образ задолго до "хиппи" и рок-музыки - контркультуры, в которой намеренная инфантильность стала едва ли не ключевым принципом.

Демонстративно на "детский" опыт, круг чтения, киноряд ориентирована свердловская группа, назвавшаяся "NAUTILUS POMPILIUS". Оно построено, это имя-отчество, на приеме, которым пользовались писатели еще времен Очакова и покоренья Крыма, давая своим персонажам "говорящие фамилии", типа Правдин или Скалозуб, чтобы сразу выделить основную черта характера героя, а в данном случае - группы. Несмотря на современную версию музыкантов, настаивающих на происхождении названия от моллюска ( с чем собственно говоря и связано латинское написание), первоначально имя "Наутилус" заимствовано у жюльверновского капитана Немо, ушедшего на долгую разлуку в мировой океан, оборвавшего все связи (коммуникацию) с материком. Эхом к идеологии онемевшего капитана звучат названия компакт-дисков "Ни кому ни кабельность", "Разлука", плаванье "Наугад" от "Чужой Земли". Да и сама вода как сфера обитания, "свое" пространство бытия, заполняет тексты песен (смывая по пути все знаки препинания).

Эпиграф к наиболее популярному альбому "Разлука" взят из фильма "Республика Шкид", в который сама песня "Разлука ты разлука, чужая сторона" пришла от уличных шарманщиков, из той демократической среды, в которую вернулась рок-музыка. Среда умеренных интеллектуальных запросов, отдающая предпочтение детективам и фантастике, не книге, а кино или, говоря о сути - переживанию самой жизни вместо постижения ее через "высокую" литературу. А жизнь сама по себе, какое бы общество или страну ни взяли, имеет много сторон отталкивающих - об Отпрыске Макгиллахи сказал писатель страны самой процветающей. К ним, этим общим порокам человека и созданного им мира, советская действительность добавила свои, специфические. Чтобы увидеть их отвратительность, нужен был взгляд, свободный от идеологических тисков, которым обладают либо мудрецы, либо дети. Бросающаяся в глаза, демонстративная инфантильность творцов и поклонников рок-музыки была явлением политическим. Политический смысл имело уподобление "союза республик свободных" (скованных одной цепью) "чужой земле", построенного по утопическим коммунистическим проектам "Дома" - свалке. Сожжение этого дома стало символом освобождения, а презренный Герострат преобразился в героя, равного Прометею. Политичекий вызов был в самом "грязном" языке песен, разительно расходивщимся со стерилизованным языком соцкультуры. Громкая музыка, поражавшая барабанные перепонки благовоспитанных граждан, была предвестьем, физическим олицетворением громкого свободного слова.

Политический аспект, особенно значимый в доперестроечные годы - важный, но не покрывает весь феномен рок-музыки "Наутилуса". Возникая сначала на чисто эмоциональном уровне, это ощущение заставляет прислушаться к самим текстам и посмотреть, в каком культурном Гольфстриме вслепую или с открытыми глазами плыл "Наутилус".

Мотив "Разлуки" с извратившимся миром, "плаванья" как осуществления разрыва с ним, принадлежит совсем не детскому поэту:

В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,

Не вынеся тягот, под скрежет якорей,

Мы всходим на корабль. . .

Что нас толкает в путь? Тех - ненависть к отчизне.

Тех - скука очага, еще иных <. . . >

В Цирцеиных садах, дабы не стать скотами,

Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств. . .

Это Бодлер, автор "Цветов зла", запрещенных Второй империей. О нем стоит вспомнить не только в силу тождественноти полицейской реакции Второй и Советской империй на "грубый и оскорбляющий стыдливость реализм" поэзии. Бодлер (наряду с Верленом, Малларме и др) был пересажен на русскую почву символистами. С аналогичной пересадки началась в России рок-музыка, став в последующем самостоятельным национальным способом самовыражения культуры. По движущим силам, по общественной позиции, по мысли и языку поэзии рок-культура, может быть рассмотрена как своеобразная модификация европейского романтизма, современный (чтобы отделить от символизма начала века) неоромантизм. Не случайно советская официальная идеология не знала, что делать с Маркесом, Кортасаром и др. , как вместить романтизм в социалистический реализм.

Романтизм резко раздвигает рамки бытия, "рвет ткань" удобного для господствующего мировоззрения понимания мира. Советский реализм не допускал ничего, не поддающегося фотоаппарату - ни бес- или под-сознательного, ни дьявола, ни Бога. Даже если не говорить о тоталитарном режиме, лагерях и психушках, о "шаре цвета хаки", само насильственное ограничение мысли и чувства пределами, понятными ежу, превращает сферу существования человека в тюрьму (на языке "Нау" - куда идти, когда некуда идти. . . в одну тюрьму из другой тюрьмы"). Советский быт страшен, остался таким и сейчас, уже не будучи советским, но наличный мир был страшен Гофману и Новаллису, Эдгару По и Бодлеру. "Мы любим кого-то, но нас любит страх" - имеется ввиду не только "Рэмбо из Тамбова". Это страх романтика перед разлагающимися формами бытия ("эти реки текут, никуда не впадая", "мертвая мечта плохо пахнет", "горящая улица"), пред человеком, этим бытием созданным (мясники "Стриптиза", охотнорядцы).

" Я должен начать все сначала" - классический ход, королевский гамбит новой атаки на черную армаду. "Мне нужна его кровь, нужна его шалость, Казанова":е2-е4! Не Дон Жуан, а Казанова нравится поэтам НАУ. Не только потому, что Феллини сделал для нас своим венецианского авантюриста. Скорее подсознательно, чтобы исключить всякую возможность встречи с Каменным гостем (Железным Феликсом) - отказать отошедщему соцвремени в предъявлении какого-либо счета на новом витке существования. Но дело даже не в этом, главное состоит в том, что старая жизнь отрицалась романтизмом во имя какого-то нового мироустройства.

Принадлежность к романтической традиции и обнаруживает, что И. Кормильцев был не совсем точен, говоря, что за разорванной тканью есть лишь другая тюрьма. Тогда получается, что "замкнут мир и лишь одни помои плещут, Туда где мудрости кумир" (Н. Заболоцкий. "Столбцы" или, по-наутилусовски -"на городской помойке воют собаки"- единственная данность). Возможно, ощущение этой замкнутости было виной спада популярности "Наутилуса в 1986-87 годах - публика уходила с концертов. В период "перестройки" социализма казарменного в социализм с человеческим лицом перспективы могли казаться лишь переходом из одной тюрьмы в другую, но на этом "празднике всеобщей беды" действительно надо было "брать быка за рога", говорить в соответствии хотя бы с "первой степенью свободы". Любопытно свидетельство летописца о том, какой путь был выбран:"НАУ, отключившись от всего повседневного, наносного, сиюминутного, попытался от бытописательства перейти к игре, правила которой должны быть доступны далеко не всем. Игра со звуком, игра со словом". Понятные всем штампы "уступили место сложным и многозначительным философским абстракциям. . . Участники и идеологи НАУ-проекта. . . готовы были поиграть в кроссворд с эрудированным партнером" (Н. Мейнерт). Примерно в таких же словах говорится о литературных концепциях начала века, т. е. на своих наутилусах и титаниках группа по интуиции вышла на путь, проделанный за восемь десятков лет до того символистами. Это видно по самым поверхностным опознавательным знакам - опоре на своего, "посвященного" читателя, игре с мировой культурой, усложненность поэтического образа, который зачастую требует разгадки. В метели "Бесов" альбома "Чужая Земля" слышен и Пушкин, и Блок). В "Разлуке" "Какие-то скрипки где-то впиись в чьи-то тонкие плечи" - откровенный Блок). "Стеклянный дом" - из социалистической утопии Чернышевского и антиутопии Брюсова. "Бегущая вдаль" - однотипна с гриновской "Бегущей по волнам". Зеркала, "глубины зеркал", один из основных романтических, символистских образов ("друг друга отражают зеркала, Взаимно искажая отраженья"- Г. Иванов).

"Здесь все готово, чтобы рвать ткань" - банальный мир, покоящийся на разумных основаниях, легко подающийся логике, сомнителен. Через разорванную ткань открывается выход в "пятое измерние" - мистику, бессознательное, широкое поле фантазии и фантастического. Объективный взгляд на мир заменяется субъективным со всей свойственной ему произвольностью.

Посмотри, как узки бриллиантовые дороги,

чтобы видеть их свет, мы пили горькие травы,

чтобы в пропасть не пасть - все равно помирать от отравы

на алмазных мостах через черные канавы

Мост у романтиков - символ соединения, связи высшего горнего мира с земным. Конечно, терминами "горний и "дольний" НАУ не пользуется, но свободно рапоряжается символом в смысле образа, основанного на мифе, литературном ("Казанова") или заимствованным из арсенала европейской и восточной философии и религии. Безымянные реки ("На берегу безымянной реки") текут из Индии, Китая или Японии, но втекают в бассейн европейского романтизма с его идеями возврата к природе, слиянию с природой, очищению и восхождению в высшие сферы через природу. Герострат, Ариадна, Прометей (в "Бесах"- "я украл ровно столько огня, чтобы больше его не красть") - это уже свои, родные. Античность, правда, далековата от современного человека, ближе, хотя бы в силу всеобщего поветрия, мифология библейская - "Труби, Гавриил", "Прогулки по воде, "Мой брат Каин". Там, вверху -царство Истины, по которой должен снова начать жить человек в этом разваливающемся, испорченном мире. (В стихах И. Кормильцева христианский "вектор" выражен силнее, чем в альбомах НАУ:

небо - со всем что там

должна быть правда - невидимый храм

стержень стержень пронзит

сердце

свяжет свяжет зенит

с центром.

(Улитка)

 

я слышал шепот небес: Вера, Надежда, Любовь

это было мое Всегда что хранило меня от конца

(Когти)

Наряду с этим освистывание под "Хлоп-хлоп", реальности, даннойнам в ощущениях, приобретает оттенок вселенского бунта - " Бог сделал непрозрачной здесь каждую дверь". Сравним с Бодлером: "От Иисуса Петр отрекся. . . Он был прав". Потому рок-театр так любит аксессуары дьявольского действа. Чертовщина будит фантазию, дает свободу воображению. Раскрепощенность воображения - конститутивная черта романтической личности. Воображение одушевляет мир, а человек со спящим воображением никогда не вырвется из царства пошлости. Тексты НАУ (по крайней мере лучшие) вполне красноречиво свидетельствуют, что Фантазия в их доме ("стеклянном"? "Прозрачном поезде"?) ночевала, а податливый гипс простыни сохранил ее форму тепла. Она рождает причудливую метафоричность, дающую поэтическую полновесность строке и досаточную плотность невещественному образу ("Чистый бес", "Летучая мышь", "К Элоизе"), в словесном воплощении которого и заключается смыл стихотворчества.

Словом, НАУ, говоря их языком - "безупречных кровей", по-пушински - "из хорошего роду". Но эти же гены ответственны за слабость водоплавающего ансамбля. Похоже, в "Титанике" тонущим кораблем становится сам "Наутилус" и стоит подумать об этом, пока "Наутилус" плывет. Игра многозначительностью удалась, заданный кроссворд увлек и задетый за живое "фан" не откажет себе в удовольствии этот кроссворд разгадать. Возьмем лучшие - "Прозрачный поезд", "Чистый бес", "Летучая мышь". Хочется думать и разгадывать, несмотря на то, что для всех трех получается примерно один и тот же ответ: пусть это будет переживание художником ускользающего образа, или прихода-ухода вдохновения или духа музыки (поэзии), т. е. того эфемерного, без чего поэт не будет поэтом, а музыкант - музыкантом. Этот ответ достаточен для меня, но и заставляет искать, выспрашивать у понимающих решений более удачных, а сами стихи будут цвести эдакими незабудками в саду любимых стихов. Возьмем лучшее в "Титанике" - "К Элоизе". Здесь, однако, ответ на кроссворд прост" Элоиза - развернутая аллегория юности. Еще шаг по лестнице, ведущей вниз, - "20000" с простенькой, но без вкуса философемой: жизнь- река, а человек смертен. В "Тутанхамоне" библейская истина "не ходи в собрание нечестивых" пересказана своими словами и прклеена к губам фараона. В песне, давшей название всему альбому, автор пугает, а мне не страшно. Грустно. Рвать ткань, играть с равнозначностью яви и сна, с пятым измерением, можно, если небеса не пусты, а философия - не философские абстракции. До "праздника общей беды" было проще, противник ясен, любой выпад против был ценен, достаточно было хотя бы знать, что есть немаркистская философия, что были Ницше и Будда, Бердяев и Флоренский. Но "гороховые зерна" пробили стену или она пробилась волей провидения. Не суть важно. Важно, что перед человеком встали другие задачи. Если раньше свобода была самоцелью, то теперь очевидно, что свобода-лишь инструмент, скальпель хирурга или зубило скульптора. Скальпель нужен не только для того, чтобы вскрывать гнойники, но и гораздо более опасные внутренние опухоли. Какие? Возьмем стих И. Кормильцева, который еще не пропет, но вот-вот родится в роковом виде - "Плебейка".

мои деды жевали нерчинский снег

мои прадеды мечтали о Полярной звезде

я потомок тех кто дал тебе свободу.

Плебейке дается начальственный выговор за то, что "всегда голосует "за" уже просто тем, что она существует. Сквозной советский штамп, основа всей советской дидактики и пафоса ветеранов - "мы за вас кровь проливали, а вы?!!"- получил вторую жизнь. Различие лишь в том, что теперь поучает потомок , не жевавший нечинский снег и не ветеран ВОВ. Это поэт, который, судя по тому же сборнику, видит во сне Христа, но ничего не может дать плебейке, "кроме унижающей тебя любви". Не менее символично, что свой род ведется от декабристов, "культурных героев" советского мифа. Мы взяли "Плебейку" как крайний случай, когда из "философских абстракций" торчат уши. Они не были видны под хипповым прикидом любимца рок-публики, который хотел "Всего лишь быть". Можно еще было списать на "молоко на губах", что "пить слыть бить" и пр. достойнее, чем сочинять песни. В "Чужой Земле" на палубу беглецов от земной скверны вышел настоящий герой, Иван Человеков - "простой человек и просто смотрел на свет". Просто смотрел и на смерть. "Философствовать значит рассуждать о смерти" (Монтэнь). И НАУ философствует, ибо "знает эту женщину":

одни ее зовут - свобода

другие ее называют - судьба

и если для первых она раба

вторым она - святая судья

Говоря презренной прозой, первые - христиане, ибо только по их вере смерть освобождает для жизни вечной. Они "пытаются взять ее (Смерть) в плен// и заставить стирать им носки". Тут, воображение мне позволяет, я вижу, как Н. К. Крупская бежит на сцену обнять исполнителей. Чем отличны от них нормальные герои?

. . . вторые знают что тлен это тлен

и живут без особой тоски.

Это уже Гельвеций и Гольбах, принципиальные материалисты, крупнейшие авторитеты советской государственной философии. Но может быть, "Иван Человеков" - тонкая пародия хорошо известного идеологического штампа "простого человека"? Вряд ли. Включаем на "Титанике" песню "Воздух". Ее рефрен:

воздух выдержит только тех

кто верит в себя

ветер дует туда куда

прикажет тот кто верит в себя.

То же яйцо, только в профиль.

он вышел в окно

с красной розой в руке

и по воздуху плавно пошел.

Спаситель ходил по воде, а "Он" - по воздуху, стало быть, небожитель, небесная сублимация Ивана Человекова. И в самом деле

. . . хотя его руки были в крови

они светились как два крыла

Кто же такой этот "Он" с красной розой в руке, похожей на крест? Судя по последующим строкам - вор:

если воры ходят по небесам

что мы делаем здесь на земле?

Вором для Зевса был укравший огонь спаситель человечества Прометей, а кровь на нем - от проклеванной печени. Скрещение христианского и античного мифов сделало "розу" (огонь) похожей на крест. (Характернейшая черта романтизма - неразборчивость в верованиях, все они составляют общий арсенал мифологии). Соединение искусственное, ибо Прометей - символ самостоянья человека, даже богоборчества. Разгадка философского напряжения этих идей дана в "Бесах" ("Чужая земля"):

бесы просят служить но я не служу никому

даже тебе даже себе даже тому чья власть

если Он жив еще наверху то я не служу и ему

я украл ровно столько огня чтобы больше его не красть

В тоталитарной стране много говорят о свободе, уродуется сознание. Получив свободу, оно не пользуется свободой, а размахивает ей. В поэзии "Наутилуса" помимо его воли отразилась трагедия сознания "совка", противоборство "дневной" и "ночной" его ориентации в мире.

Нормальные герои всегда идут в обход - песенка пиратов из фильма "для детей и юношества" "Айболит-66" . Иван Человеков из этой компании, тоже, "если на пути становилась гора / он не пытался ее обойти". Вне политической ситуации, ее оправдывавшей, инфантильность становится игрой с повышенным риском. Серьезный риск для "Наутилуса" - пойти по кругу. Тогда весьма возможно, что слова их популярной песни "гуд-бай, Америка, где я не буду никогда" станут пророческими: впереди не Америка нового посткоммунистического мира, а старая, большинству слушателей действительно уже "Чужая Земля".

Александр Белый.